Nikolay ZARUBIN

(EN)

What has happened? For something   

has happened to the planet and the fates

of mankind, hasn't it?

                               V. Rosanov

  Any kind of creative work reveals a certain way of thinking which combines people of different guilds and tastes and leads them into the same human Universe. This integral outlook organically fuses truth and form, or rather realizes truth in a clear visual form, and thus binds discrete pieces of art together in an integral body, animated and moved by thought. Nikolai Berdyaev called it "philosophical creative work" - instead of contemplating, an author is ready "to get fully responsible and stop accusing outer forces".

  In Fine Arts the range of philosophical creative work is unlimited. In the 20th-century Russian art only, the pendulum of creative world-constructing "touched" such peaks as the analytical modelling of Filonov and the organic"earth feeling" of Petrov-Vodkin, the biblical wisdom of Shagal and the planetary world transformation of Malevich. Fed by different, sometimes quite opposite, surroundings, their creative work was pierced by the same life-constructing energy which demands insight into the essence of the motif being developed. Life cannot be constructed if the source material is not analytically interpreted, if the author has no general aim to choose a theme and a way of developing it. In Russian philosophical art, analysis and synthesis have always been the tools  helping to clearly articulate a final visual result. It is within this philosophical method, deeply rooted in the Russian artist psyche, that we are investigating the creative work of Nikolai Zarubin, a painter from Perm.

  The preamble and "museum" names above help us define the borderlines of Zarubin's art - unique, semantically and energetically charged, suggesting a specific angle to be perceived from. Within his philosophical art it is uneasy to deal with such plastic-arts nodal notions as colour, line, composition, brushwork, rhythm and others. The author handled them skilfully but just as means of visualizing the meaning of an image. Zarubin used to define his images as visual articulation of his philosophical position. "I am not a painter, I am an artist,"- he said to an interviewer. These words seem to express intuitively the artist's creative credo, and therefore are taken as a starting point for our investigating his extremely intense, at times even overloaded, art.

  Top priority of essential meaning, natural longing for missionary work, absolute need for world constructing - these points are fundamental for understanding the images of Nikolai Zarubin. They dismiss any possible accusations of imagery lavishness and plastic hotchpotch against his paintings. Zarubin's "texts" are dense, at times too dense. But this is only natural. The author was given  just 6 or 7 years for conscious, i.e. consistently orientated to perceiving the world, creative work. This period (since 1990) was preceded by the years of studying at institute, teaching at school, practising quite serious painting and applied art - in  short, the years of a dynamic artistic career. The author considered them as a prelude to the latest period. A stroke of luck or fortune? But the "stroke" gave rather many deep realistic images in the ascetic style of the 70-s. Retrospectively, they hardly reveal an alien or weaker brush. Their thought-over motives, perfect compositions, fine colour schemes tell us about a mature master. Nevertheless, before Osa's diorama (1988) all his works were quite traditional realistic paintings which reflected on the surrounding reality and created its aesthetically distant version.

  The early 90-s witness obvious change in the artist's outlook: from the well-known, and hence dear, world  he moved to planetary vastness.  This change was rapid but not sudden. It was not the material "horizontal"projection of the world Zarubin was interested in, but its supreme stereoscopic aspect synthesizing the visible and invisible, sensory perceptions and esoteric knowledge, bodily uniqueness of existence and its dependence on Space. The artist was always somewhat "other-worldly", trying to understand the universal laws of substance and spirit.

All things above and those beneath

abound in correspondences.

  In this lines of M. Voloshin Zarubin acquired the universal truth. This lines accompanied his work during the latest period. The "latest"! The word sounds absurd when applied to the artist for ever remaining on the right side of 50. Passionaries (Lev Gumilov's term for the most active members of a people) - and Zarubin surely is among them - always pass away suddenly and too early since the intensity of their thought and action is well above average. In 6 or 7 years the artist expressed much more than other people do in all their life, no matter how long it is. Thus the very passing of the elect is interpreted as their transformation into another substance form to which their creative work was a prelude.

  The artist's interviews, plans and essays give evidence that he was aware of his eligibility and responsibility for realizing his gift. Painting became  his potent tool of that realization.

  The range of Zarubin's thinking included dialectics of existence, relationships  between all beings, regularity of laws and relations and similar problems.  His images could be properly called "visualized-in-colours thinking". It was not pure painting his top-priority tasks dealt with but "logos", i.e. the "conscious ego developing from the self", investigating great correspondences by means of the art he had been given. To Zarubin, a canvas is primeval chaos to be ordered by means of painting. Starting an image, the artist first worked out its composition, structure, relations between semantic and plastic modules. His sketches and "thinking-over" plans abound in geometrically perfect composition schemes. The Universe is a cross. The horizontal divides the upper, unfathomable and the lower, down-to-earth which, however, grow into each other with myriad reflections, intersections and correspondences. They form the basis of his outlook - the principle of "fractality"which consolidates a gigantic branched structure comprising multiple entities, similar yet differently scaled. To the artist, the same hand (either of Nature or of God) created the Universe and presents in his images, both semantically and visually. Modular composition, rhythm and colour scheme transform the plurality of forms and universal omnipresence into an integral, clearly structured image. This strict modular design prevents the intense semantic and emotional contents of a canvas from getting bizarre and chaotic. Zarubin's modular paintings, intuitively complete, are populated by pagan and Christian heroes and relics, by the fate and tragedy of our contemporaries. In his works one can find the ruins of Carthage and ethnic Perm images, Anna Akhmatova and the Gold Woman of the ancient Voguls.

  His devotion to artistic intention and sincere interest in the past epochs saved the artist from superficiality and utter vulgarity, so common in artists covering too vast a theme from the  "great past".  Zarubin strove for interweaving threads of knowledge and faith, thought and deed. Intuitively, he found an adequate way of presenting the idea of integrity visually. The decision was prompted by the artist's nature, serene and organic. He followed elements of nature which joins fractions of time, events and personalities into powerful cycles materialized in crystal-clear visual forms of personified eternity.

  Stone is one of the most vivid and natural forms of eternity. Its multi-mellennial crystalline deposits formed the specific wealth and energy source of Perm region, the second home for Zarubin, born in the Altai mountains, Siberia. By its geological biography, Perm is actually a gigantic crystal of salt, the prehistoric ocean bottom coming up to people through galaxies of semiprecious stones, minerals and jewels. In Solikamsk Zarubin visited some mines and enjoyed fantastic patterns from the petrified chronicles of the planet Earth - aesthetic impressions arousing philosophical speculations. The petrified energies of the Universe touched the artist ready to change his outlook. Intuitively, he found a new painting manner - "organic painting".

  It was yet another attempt to penetrate the richness of Nature's looks and sounds which is most pithy in an individual phenomenon of Nature - no matter whether it is the organic part of mineral deposits or the consciously reconstructed syncretic essence of a letter, word, logos from which the artist acquired some special secret of omni-essence. As a constructive element, his compositions often include - either explicitly or implicitly - a letter, this graphical form of a sound, i.e. a named substance created by both action and word. Over the millennia the meaning, writing, pronunciation and interpretation of the letter had been changing and developing. Pictograms, hieroglyphs, sacral lettering always contained the long-forgotten primary syncretism of existence in which an image, concept and secondary sign grew into each other and thus simulated a self-contained microcosm, a tiny entity of united substance and spirit. The tradition was continued in the 20th century by different art movements, from suprematism in the 20s to "letterism" in the 70s. Meanwhile, the semantic charge of the letter was more focused on and read in its graphical form which became a kind of its visualised archetype. It was the letter - omni-image that Zarubin worked on: the world's semantic model cumulating the tiers of the cosmos-human being relationship. "Ж", or "V", as the archetype of life, vita became the basic element in the composition of his paintings, a kind of axis keeping the diversity of images and harmonizing their semantic and plastic polyphony.

  The artist's latest paintings are jewel-like, with subtle gradations of colour and splendid textures. But the artist never aimed at overwhelming effects. It was a kind of "mineralization" of his painting: a cyclic multicoloured stream "melting" fractional forms and emotions with its energy. A boundless multicoloured avalanche, liquid, thermal, as if fed by the energy of nature. Hence that genuinely organic solution for the most complicated, unattainable mechanically or mentally, colour schemes. The striking beauty of stone and the musical rhythm of water echo in the paintings and visually remind about the common origin of everything: discrete events and personalities, fates and gestures, emotions and estimates come home, to the initial continual omni-being.

  Now the answer to the question of the epigraph is approached. Blessed with the finest intuition and emotionality on the one hand and acquiring the necessary knowledge on the other, Nikolai Zarubin saw the increasing alienation of human beings from their Mother Nature, from the continuity of the macrocosm, and tried to span the gap with his art. This attempt, natural as breathing, resulted from the artistic and human personality of Zarubin,  so forceful, hopeful and spirited, making him "rule legally over the world", as Pasternak said.

Olga Kholmogorova

Art critic, Moscow

Translated by Natalia Dubrovina

............................................................................................................................

(RU)

Что же, что такое случилось?

Явно случилось в планете

и в судьбах человечества?

В.Розанов

  Среди всех видов творчества и творения, сочинения и мыслерождения - словом, разного рода художественного созидания - выделяется один сквозной тип мышления, объединяющий людей независимо от их цеховой принадлежности и вкусовых привязанностей, и выводящий их за рамки неизбежной профессиональной ограниченности в пространство единого гуманитарного универсума. Речь идет об особой предрасположенности художника к целостному миросозерцанию, к обретению истины в ясной визуально проявленной форме, которые и стягивают россыпь отдельных произведений в единое тело, одушевленное мыслью и постоянным ее движением. Бердяев называл подобную деятельность “философским творчеством”, побуждающим автора к деятельности, не отстраненно - созерцательной, но осмысленно - участливой позиции, готовности “возложить на себя ответственность и перестать винить внешние силы”.*

  В области пластического выражения диапазон философского творчества необъятен и имеет великое множество индивидуальных градаций. Только в русском искусстве XX века маятник ориентированного на мироструктурирование творчества колебался между такими вершинами, как, скажем, жесткое аналитическое моделирование Филонова  и органическое “землечувствование” Петрова-Водкина, библейская мудрость Шагала и планетарные миропреобразования Малевича. Творчество каждого из них питала своя, в некоторых случаях, почти полярно ориентированная среда, но все они были пронизаны единой энергией жизнестроения, подразумевающей сущностное, а не облегченно-поверхностное отношение к разрабатываемому мотиву. Необходимыми условиями любого жизнестроения всегда являлись исходное знание материала и осознанно - аналитическая его интерпретация, а также наличие сквозной авторской цели, диктующей и выбор темы, и вектор ее последующего переосмысления.Таким образом, анализ и синтез всегда были рабочими инструментами мыслящего философского метода в отечественной изобразительной культуре. Они и придавали артикулированность и ясность конечному визуальному результату. В традициях именно такого аналитико-синтезирующего или философского творчества, глубоко фундированного в менталитете русского художника, мы и будем рассматривать путь Николая Зарубина.

  Пространная преамбула и обозначенные “музейные” имена вовсе не подразумевают завышения оценочной планки по отношению к исследуемому автору. Ссылка на великих всегда уязвима и говорит лишь о слабости интерпретатора, а не о масштабе художника. Мы же прибегли к ней лишь для того, чтобы ясно обозначить границы того специфического, семантически и энергетийно насыщенного искусства, которое диктует и особый ракурс его прочтения. На этой территории философски нагруженного творчества нелегко оперировать категориями цвета, линии, композиции, мазка, ритма и прочими узловыми понятиями чисто пластического языка. Они, несомненно, решаются автором и часто достигают известных высот, но остаются при этом лишь инструментарием, средством визуализации смысла, всегда имеющим для художника философского склада безусловный приоритет. Не случайно Зарубин не уставал напоминать,  что картины для него -прежде всего визуализация философско-эстетической позиции. Приоритет первосмысла, природная склонность к миссионерству, абсолютная потребность в мироструктурировании - это фундаментальные стержни для понимания работ Николая Зарубина. “Я - не живописец, я -художник”, - как-то вскользь обронил он в одном из своих интервью. Эта фраза представляется мне интуитивной формулировкой творческого кредо, точкой отсчета, дающей путеводную нить в дальнейшем восприятии его предельно уплотненного искусства.

  Да, плотность его живописных текстов действительно предельно велика, быть может, иногда, чрезмерна. И это вполне объяснимо. Ведь осознанному, то есть последовательно ориентированному на миропознание творчеству было отпущено в его биографии всего 6-7лет. До этого (художник проводит рубеж около 1990 года) были годы учебы, опыт преподавания, весьма серьезная живопись, работа художником-оформителем - словом, динамичный профессиональный рост, который с позиции критика отнюдь не представляется лишь пробой пера или вызреванием последующего прорыва. Однако, именно так - как необходимую прелюдию к последним годам воспринимал этот ранний этап сам автор. До этого, несмотря на очевидные удачи, все было стихийно, волею судьбы. Однако, среди этой “стихийности” сложилось немало глубоких натурных холстов, выдержанных в характерной для семидесятых годов аскетичной стилистике. Глядя на них сквозь призму главного - второго Зарубина девяностых, мне вовсе не кажется, что они принадлежат чужой или недостаточно сильной руке. Выверенность мотива, композиционная точность, основательность живописной разработки - все это из арсенала зрелого мастера, не допускающего ни человеческой, ни профессиональной случайности. И все же, все то, что было до осинской диорамы ( 1988 ), вполне поддается классификации как традиционная натурная живопись, рефлексировавшая на окружающую реальность и создающая вторую - эстетически дистанционированную   ее версию.

  В начале же девяностых годов произошел очевидный не только, а вернее - не столько профессиональный, сколько мировоззренческий скачок, сменился масштаб восприятия мира: от столь знакомого и дорогого своей близостью малого - к планетарной необъятности. Стремительность (но не внезапность) произошедшего перелома невольно наталкивает на мысль о сверхъестественной, мистической его природе.

  Зарубина всегда интересовал не горизонтальный срез окружающего мира, высвечивающий лишь материальную его воплощенность, но некий высший, стереоскопический ракурс его восприятия, синтезирующий зримое и невидимое, чувственный трепет и ззотерику, плотскую неповторимость бытия и космогоническую его обусловленность. В этом смысле наш герой всегда был отмечен “известной неотмирностью”, желанием увидеть больше, чем дано другим, познать сквозные закономерности движения материи и духа.

Все, что вверху, и что внизу -

полно великих соответствий...

  Эти строки Максимилиана Волошина, найденные, а точнее - обретенные Зарубиным для себя как очевидная и всепоглощающая истина, стали рефреном всего его позднего творчества. Хотя понятие “позднее” применительно к художнику, не успевшему перейти грань пятидесятилетия, звучит неубедительно, если не сказать абсурдно. Пассионарные личности, к которым, несомненно, принадлежит и наш герой, всегда уходят внезапно и рано, ибо интенсивность мыслей и поступков в отпущенной им земной ипостаси несравненно выше общепринятой нормы. Так что за неполные 10 лет было произнесено то, что у иных назревает всю долгую жизнь, а чаще, так и не прорывается никогда. Поэтому уход этих избранных и воспринимается не как обрыв, а как перевоплощение в иную субстанцию, прелюдией которой, собственно, и служило их земное творчество.

  Анализируя оставленные художником тексты - записи интервью, документированные монологи, эссе, подробные вербальные разработки проектов - понимаешь, что он не просто сознавал свою предназначенность, но чувствовал ответственность за реализацию вверенной ему избранности. Мощным инструментом этой реализации и стала его живопись последних лет.

  Диалектика бытия, всеобщая взаимосвязанность сущего и поиск закономерностей глобального миропорядка - так можно было бы не без потерь очертить круг проблематики зарубинского мыслетворчества. Пожалуй, термин “мыслетворчество” было бы справедливо применить к его работам. Решение чисто живописных задач никогда не было для Зарубина самоцелью. Круг его задач лежит в иной сфере - “логос, то есть рождение из себя сознательного “я”, познание великих соответствий на материале вверенного ему искусства. И сам холст воспринимался им как первичный хаос, в котором художник - медиум выстраивает вверенный ему порядок. Художественный язык же - лишь средство, он вторичен, хотя и грамотен, фактурен, выразителен, но призван лишь воплощать, то есть визуализировать ведущую его идею. Неслучайно из всего профессионального инструментария живописца Зарубин ставил на первое место именно композицию будущей работы, то есть структурирование, соответствие смыслового и пластического модулей. Подготовительные эскизы, наброски, многочисленные “обдумывания” ,всегда предшествовавшие его “магистральным”  картинам, изобилуют, прежде всего, композиционными чертежами, в которых преобладает геометрическая ясность. Вселенная - крест, горизонтальная межа - граница между горним и дольним. Первое - непознаваемо, второе - суетно и бренно, но оба пространства прорастают друг в друга бесконечным множеством отражений, пересечений, “соответствий”. Сквозные соответствия и подобия, бесчисленные проекции большого в малом и прорастания конкретного во всеобщем стали основой мировосприятия художника. Зарубин называл это принципом “фрактальности”, подразумевающим множественность разномасштабных подобий, обеспечивающих единство гигантской разветвленной структуры. Вселенная воспринималась художником как творение одной ( природной, или божественной ) руки, ощутимой не только на семантическом, но и на визуальном уровне. В его работах предельная образная множественность и вселенская всеохватность выстраивается в единую кристально структурированную систему благодаря модульности - композиционной, ритмической, цветовой - не позволяющей семантической и эмоциональной насыщенности холста перерасти в чрезмерность и хаос. Внутри этой, интуитивно найденной, модульной целостности встречаются язычество и христианство, герои Эллады и Ветхозаветный прародитель, руины Карфагена и Золотая Баба древних вогулов.  Саркастическое неверие, ироническая ухмылка, циничное всезнайство и пресыщенность сегодняшнего постмодернистского сознания были совершенно чужды и неведомы ему. Его вела искренняя жажда целостного миропредставления, где знание и вера, идея и поступок переплетаются воедино. Невероятно трудно найти адекватное пластическое выражение идеи целостности. Искомый пластический ход был обретен художником чисто интуитивно, его подсказала сама натура Зарубина - ясная, органичная, чрезвычайно природная. Цельности надо учиться там, где она есть изначально - то есть в стихиях самой природы, замыкающей неизбежную фрагментарность времени , событий и персонажей в мощные циклы, материализующиеся  в зримые кристаллически ясные формы олицетворенной вечности.

  Одной из наиболее зрелищных, природно визуализированных форм вечности является камень, тысячелетние кристаллические отложения, создавшие особое богатство и особую энергетику Пермского края, который стал для сибиряка Зарубина второй родиной. Ведь по своей геологической биографии Пермь, по существу, представляет собой гигантский соляной кристалл - дно древнего доисторического моря, вышедшее к человеку россыпью минералов, полезных ископаемых, самоцветов. Работая в Соликамске, Зарубин спускался в каменоломни, непосредственно наблюдая фантастическое зрелище окаменевшей летописи Земли. Увидевший это, испытывает, вероятно, сильное не только эстетическое, но и философское потрясение. Совпав у художника с уже назревшим внутри него мировоззренческим переломом, это соприкосновение с окаменевшей вселенской энергетикой, интуитивно привело его к совершенно новой живописной манере, которая весьма условно может быть названа “органической живописью”.

  Его поздние холсты кажутся нарочито драгоценными, насыщенными преизбыточным богатством цветовых градаций и фактур. Однако, причина этому - вовсе не погоня за манерной эффектностью, а своеобразная “минерализация”, переродившая зарубинскую живопись в совершенно новое качество, наделившее ее характеристиками цикличного красочного потока, переправляющего своей энергией множественность осколочных образов и ощущений. Эта красочная лавина не скована ни началом, ни концом, она текуча, термальна, плaвкa и как будто бы напрямую подключена к источникам природной энергии. Отсюда - и подлинно органичное разрешение сложнейших колористических построений, которые невозможно сконструировать ни умозрительным, ни механическим способом. Природоподобие, однако, не перерастает в простые имитаторские задачи, копирующие оттеночное богатство камня или музыкальную ритмичность водных стихий. “Подобия” - не самоцель, но лишь средство визуализации единорожденности всего сущего, возвращающей события и героев, судьбы и жесты, эмоции и оценки в лоно первичного недискретного всебытия.

  Вот мы и подходим к ответу на вопрос, вынесенный в эпиграф наших рассуждений вовсе не ради интеллектуальной эквилибристики. Наделенный тончайшей интуицией и эмоциональной гибкостью - с одной стороны , и должным знанием - с другой, Николай Зарубин не только понимал все нарастающую разлаженность человека с породившей его целостностью макрокосма, но и пытался восполнить прерванную взаимосвязь на плацдарме своего искусства. В этой попытке не было ни позы, ни пафоса, ни фанатичного миссионерства,   скорее - естественная реализация своей собственной художнической и человеческой полнокровности, или, точнее – полно- бытийности, позволявшей ему, говоря словами Пастернака, “законно властвовать над миром”.

Ольга Холмогорова